Нам известно ровно четыре эпизода независимого изобретения письма:

• на Ближнем Востоке,
• на Дальнем Востоке,
• в Мезоамерике,
• на Рапа-Нуи.

В последнем случае история как будто специально поставила для лингвистов идеальный эксперимент: Рапа-Нуи — самая удаленная точка планеты, заселенная человеком до эпохи Великих географических открытий. Это значит, что рапануйская письменность сформировалась и развивалась в условиях максимально изолированного сообщества.

Поэтому дешифровка кохау ронгоронго — иероглифических надписей на деревянных дощечках — может рассказать не только об истории острова, но и показать, как люди справлялись с задачей изобретения письма независимо от своих грамотных соседей. А это в свою очередь позволит проверить, универсальны ли закономерности, которые обнаружили лингвисты, изучая эволюцию других письменностей.

Минувшей осенью российский лингвист Альберт Давлетшин опубликовал статью, где причислил язык рапануйских надписей к восточно-полинезийским, показал, что письменность имеет словесно-слоговой характер, и обосновал чтения более десятка знаков. По просьбе N + 1 эпиграфист Иван Савченко, автор телеграм-канала «Археология Today», вспоминает предыдущие попытки разгадать тайну «пляшущих человечков» с Рапа-Нуи и оценивает, можно ли считать работу Давлетшина успешной дешифровкой рапануйской письменности.

Первые европейцы достигли Рапа-Нуи в 1722 году, назвали его Островом Пасхи — и не возвращались сюда еще больше полутора столетий. От острова Питкэрн, ближайшего к нему места, где когда-либо жили люди, Рапа-Нуи отделяют две тысячи километров, а от побережья Чили — 3,5 тысячи. Корабли приставали здесь раз в несколько лет и не задерживались дольше нескольких часов.

В 1864 году на остров прибыл французский миссионер Эжен Эйро, чтобы крестить всех его жителей. В первом же письме на родину он сообщил, что у рапануйцев в каждом доме есть деревянные таблички, покрытые причудливыми иероглифами. Их сотни — и никто из аборигенов не знает, что на них написано.

Правда, когда в 1869 году, сразу после смерти Эйро, епископ Таити Этьен Жоссен поручил Ипполиту Русселю собрать эти таблички, тот нашел всего пять. Поговаривали, что остальные уничтожил Эйро, посчитав их языческим наследием, затруднявшим обращение в христианство, однако доказательств тому у нас нет.

Выполнить вторую часть задания Жоссена и отыскать среди островитян тех, кто понимал бы знаки на табличках, Руссель также не смог. Некоторые рапануйцы, преимущественно сказители и знатоки древних традиций, уверяли миссионера, что умеют читать эти тексты, — но когда их просили объяснить, что означают те или иные знаки по отдельности, они начинали путаться в показаниях.

Тем временем известия о загадочных письменах на дощечках с острова Пасхи стали распространяться по Европе. Оттиски табличек, доставленные в Старый Свет, демонстрировали на академических собраниях Лондона и других европейских столиц.

О рапануйских табличках узнал и российский этнограф Николай Миклухо-Маклай. Он намеревался посетить Рапа-Нуи лично, но в июне 1871 года, когда «Витязь» с Миклухо-Маклаем на борту бросил якорь в бухте Рапа-Нуи, ученый не смог сойти на берег из-за болезни. Впрочем, вскоре он познакомился на Таити с епископом Жоссеном и тот подарил ему одну табличку. А потом Миклухо-Маклай купил еще одну — по-видимому, у рапануйца, переселившегося с острова Пасхи на остров Мангарева. Так рапануйские письмена добрались до России. Сейчас они хранятся в петербургской Кунсткамере.

С тех пор ученые обнаружили еще несколько деревянных предметов с текстами на кохау ронгоронго — их на сегодня известно около 30 (правда, подлинность некоторых из них вызывает сомнения).

Большинство сохранившихся записей на кохау ронгоронго сделаны на деревянных дощечках, достаточно тяжелых и крупных — длиной до полуметра. Помимо дощечек среди них есть, например, деревянный жезл и несколько статуэток. Все дощечки настолько густо покрыты знаками, что на них практически нет пустого места. Даже в тех случаях, когда до нас дошли лишь фрагменты, характер разломов убеждает, что эти дощечки также были полностью испещрены письменами. Примечательно, что тексты из коллекции Миклухо-Маклая оказались одними из наиболее информативных — каждая из двух дощечек содержит около тысячи групп знаков (700 и 1100).

Есть мнение, что именно знаки кохау ронгоронго послужили для Конан-Дойла прототипом «пляшущих человечков», — они действительно схожи, значительная их часть представляет собой человеческие фигуры в различных позах. Однако знаки с острова Пасхи отличаются гораздо большим разнообразием. Среди них есть силуэты рептилий, морских животных, птиц и растений.

Далеко не все ученые тогда были уверены, что это письменность. Антрополог Томас Гексли заявил на заседании Лондонского этнологического общества, что дощечки могут быть штемпелями для выделки тапы, лубяной полинезийской материи. Другие, в том числе немецкий этнограф Адольф Бастиан, напротив, считали их «первыми письменами, найденными у островитян Тихого океана».

Епископ Жоссен, посвятивший много времени изучению табличек, пришел к выводу, что кохау ронгоронго — это иероглифическая письменность, напоминающая египетскую. Он разыскал человека по имени Ме­торо Тау-а-Уре, уверявшего, что в юности посещал школу, где научился читать ронгоронго, и с его помощью составил первый каталог знаков.

Позже Уильям Томсон в 1886 году и Кэтрин Рутледж в 1914-м записали со слов других жителей острова чтения нескольких табличек. Но попытки затем сопоставить получившиеся подстрочники с конкретными иероглифическими знаками закончились провалом — никаких закономерностей обнаружить не удалось. Видимо, информанты на самом деле не умели читать кохау ронгоронго, но знали общую канву записанных текстов. Или же просто не хотели раскрывать тайну письма европейцам.

Утрата письменной традиции не в последнюю очередь связана с тем, что в 1860-е годы коренные жители Рапа-Нуи начали массово гибнуть от болезней, завезенных европейцами, — или же были вывезены с острова и проданы в рабство. Менее чем за десять лет население острова сократилось с трех тысяч до полутора сотен человек. Так что когда на Рапа-Нуи прибыли сперва Томсон, а потом Рутледж, живых знатоков кохау ронгоронго, судя по всему, там просто не осталось.

Отчаявшись найти какую-либо логику в текстах, Рутледж заявила, что кохау ронгоронго это не письменность. А дощечки, расшифровать письмена на которых она не смогла, использовались в качестве мнемонического инструмента для рассказчиков или певцов — или вовсе как пособие по счету, по аналогии с четками.

Эта точка зрения оказалась достаточно популярна. Томас Бартель, составивший первый сводный корпус текстов и знаков ронгоронго, также полагал, что знаки воспроизводят лишь нарративный скелет устной традиции и не представляют собой самостоятельную коммуникативную систему — а дощечки использовали исполнители мифов и религиозных гимнов в качестве памятки. Американский ученый Игнас Гельб, автор общепризнанной сегодня теории письма, и вовсе считал ронгоронго «магическими рисунками», которые не являются письменностью «в прямом смысле слова».

Однако идея, что знаки кохау ронгоронго могут быть дешифрованы и прочитаны однозначно, не канула в Лету. И решающую роль в ее развитии сыграла советская наука — в особенности 16-летний школьник Борис Кудрявцев и молодой, но уже снискавший славу 35-летний Юрий Кнорозов.

В конце 1930-х годов ленинградские школьники Борис Кудрявцев, Валерий Байтман и Александр Жамойда, посещавшие кружок при Музее этнографии, обнаружили, что тексты на двух табличках из Кунсткамеры — тех самых, которые привез в Росси Миклухо-Маклай, — содержательно параллельны, то есть практически полностью совпадают. Более того, выяснилось, что эта же последовательность знаков встречается на Большой Дощечке из Музея естественной истории в Сантьяго, а на Дощечке Тахуа, которую иногда называют «веслом», находится фрагмент той же самой последовательности. К удивлению юных этнографов, никто из исследователей прежде не обращал на это внимания.

Дальше Кудрявцев продолжил работать самостоятельно. Юноша доказал, что тексты читаются слева направо, а также проследил то, как отличаются формы одних и тех же знаков на разных дощечках. Он предположил, что эти различия в начертании связаны с тем, что надписи были сделаны в разное время. С опорой на эту гипотезу он определил самый ранний текст из четверки параллельных (Малая дощечка из Санкт-Петербурга) и наиболее поздний (Тахуа). Критерием для него служило начертание знаков — чем более абстрактный и упрощенный характер носят иероглифы, тем позже они были написаны.

Кудрявцев к тому же обратил внимание, что знаки в древнейшем тексте визуально схожи с фигурами, высеченными на скалах Оронго в юго-западной части Рапа-Нуи. На основании этого он отверг гипотезу о том, что письменность ронгоронго была заимствована у полинезийских или даже азиатских народов. Эта система письма, утверждал он, возникла и поступательно развивалась именно на Рапа-Нуи.

Здесь будет уместно отметить, что, согласно последним археологическим и генетическим исследованиям, остров был заселен именно с запада, из Полинезии, и произошло это, скорее всего, между 1200 и 1250 годами. Любопытно, что из трех десятков сельскохозяйственных культур, известных жителям Рапа-Нуи накануне прибытия европейцев в XVIII веке, всего одна — батат — имела южноамериканское, а не азиатское происхождение.

Таким образом, оригинальное предположение Тура Хейердала об американской прародине рапануйцев оказалось несостоятельным, невзирая на успешное плавание норвежца на «Кон-Тики». Впрочем, судя по данным той же генетики, контакт между коренными жителями Южной Америки и Восточной Полинезии имел место — но не в середине первого тысячелетия, а где-то между 1280 и 1495 годами. Возможно, именно тогда на Рапа-Нуи был завезен батат — но не письменность, которая не получила распространения в Южной Америке; среди регионов Нового Света известно только мезоамериканское письмо. Так что уточнения обстоятельств и хронологии заселения Рапа-Нуи методами молекулярной биологии придают дополнительный вес предположению Кудрявцева о том, что письменность появилась и развивалась непосредственно на острове.

Кудрявцев погиб в 1943 году. Но его наблюдения о параллельности текстов и словесном характере кохау ронгоронго получили развитие в академическом сообществе. Советский этнограф Дмитрий Ольдерогге, опубликовавший статью Кудрявцева, писал, что предположение последнего об «идеографической письменности с наличием элементов фонетографического письма, несомненно, правильно».

Поворотным моментом в изучении кохау ронгоронго стало появление работы Николая Бутинова и Юрия Кнорозова — последний к тому времени уже опубликовал дешифровку письменности древних майя. Они предположили, что ронгоронго — это не пиктографическая и не логографическая, а словесно-слоговая система письма, включающая в себя:

• логограммы — знаки, соответствующие определенным словам,
• силлабограммы — знаки, передающие отдельные слоги,
• ключевые знаки — которые указывают на смысл слова, но при этом не читаются.

В пользу этого говорило, в частности, количество знаков. Их около 300 — слишком мало, чтобы письмо было исключительно словесным или идеографическим, как считал Кудрявцев.

В отличие от «чистых» пиктографии и логографии, где количество новых знаков на условный отрезок текста остается практически на одном уровне по мере его чтения, в текстах на кохау ронгоронго уже с первых срок задействованы практически все основные знаки. По мнению Кнорозова и его коллеги, это несомненно указывало на фонетический (слоговой) характер большей части знаков. Исходя из частоты встречаемости и позиции знаков в текстах они определили, какие знаки могут быть словесными, какие фонетическими, а какие ключевыми. Они обнаружили, что на Малой дощечке из Сантьяго записана родословная, а также предложили чтение ряда иероглифов.

К сожалению, дальше этого дело почти не продвинулось. Во многом причиной стали трудности с соотнесением современного языка рапануйцев с чтениями, которые предлагали ученые. Правда, стоит отметить, что многие материалы Кнорозова и Бутинова по ронгоронго так и остались в черновиках, которые были утрачены.

Еще одним важным событием в этой истории стала дешифровка, предложенная этнографом Ириной Федоровой, ученицей Кнорозова (которая, впрочем, отказалась от методических подходов наставника и занялась разработкой уже своих собственных идей). Федорова пришла к выводу, что в письменности ронгоронго применяется омонимический принцип, предполагающий запись рапануйских слов через визуализацию других слов, имеющих такое же (или похожее) звучание.

Например, по мнению Федоровой, для записи слова hau (один из сортов батата) использовался иероглиф, изображающий головной убор вождя — он также произносился как hau. А для слова kahi / kahu (один из сортов ямса) использовались знаки, изображающие другой — kahi (тунец). Следуя этому принципу, Федорова представила собственный полный перевод большинства текстов, которые, по ее версии, были связаны с аграрными ритуалами. Однако убедительной аргументации в пользу такой интерпретации текстов на кохау ронгоронго ученая не предоставила, так что научное сообщество их не приняло.

В последние десятилетия множество исследователей предлагали свои подходы к дешифровке как отдельных пассажей, так и целых текстов на кохау ронгоронго. В их числе можно отметить работы Константина Позднякова, Поля Хорли (его 700-страничная фундаментальная монография увидела свет в 2022 году), Рафаэля Вишорека, Жака Ги, Роджера Фишера, Альфреда Метро, Томаса Бартеля.

Тем не менее, существенных подвижек в понимании письма островитян, сопоставимых с результатами Кудрявцева, Бутинова и Кнорозова, не случилось.

Главный вопрос к любой дешифровке системы письма — в том, как определить степень убедительности ее доказательной базы и какой критерий использовать для ее проверки.

Метод проверки у нас есть: его сформулировал все тот же Юрий Кнорозов. Он называется методом перекрестных чтений. Его суть проста: если чтение одного и того же знака одинаково в разных контекстах, то вряд ли это случайно, и следовательно знак прочитан верно. Метод перекрестных чтений лежал в основе дешифровки иероглифики майя, предпринятой Кнорозовым, и сегодня его используют лингвисты и эпиграфисты всего мира.

Его же использовал для дешифровки кохау ронгоронго и Альберт Давлетшин, сотрудник Российского государственного гуманитарного университета, Университета штата Веракрус (Мексика) и московской Лаборатории ненужных вещей. В июне 2022 года он опубликовал в журнале The Polynesian Society чтения 20 знаков ронгоронго, из которых 12 прошли проверку методом перекрестных чтений.

Причем если по Кнорозову для обоснования предложенного чтения достаточно добиться успеха в прочтении одного и того же знака в двух независимых контекстах, то Давлетшин установил для себя планку в три контекста.

Ученый начал с того факта, что для восточно-полинезийских языков характерны редупликации, то есть многократные повторения одних и тех же слогов — как в русских словах папа и мама. Подобных слов в полинезийских языках очень много. Еще в 1956 году советские ученые обратили внимание, что на дощечках ронгоронго есть примеры повторения одного знака несколько раз подряд. Если знак логографический, то есть означает целое слово, в таком повторении нет никакого смысла, поскольку три или четыре раза подряд повторенное слово если и встречается в речи, то только в исключительных случаях.

Однако если этот знак обозначает слог, как считали Кнорозов и Бутинов, то такая последовательность будет передавать характерную полинезийскую редупликацию.

В рапануйских текстах выделяются несколько групп повторяющихся знаков, которые могут идти друг за другом три и даже четыре раза подряд (такие последовательности обозначаются «ААА» или «АААА»). Кроме того, встречаются группы, в которых происходит чередование знаков вида «АВАB». В некоторых случаях те знаки, которые были первыми и третьими в одних парах, становятся вторыми и четвертыми в других — «ВАВА».

По мнению Давлетшина, последовательности типа «АААА» могут отражать редупликации, состоящие из четырех одинаковых слогов, например kiki-kiki, «судороги»; «ААА» — из трех слогов, например ka-kaka, «волокно бананового стебля»; последовательность «ABAB» — из двух чередующихся слогов, например hatu-hatu, «плести» и др. Таким образом, предположил ученый, Кнорозов и Бутинов были правы в том, что за иероглифическими текстами ронгоронго скрывается именно полинезийский язык.

Такой вывод полностью укладывается в исследования последних лет, показавшие несостоятельность идей о заселении острова с востока и южноамериканских корнях письменности рапануйцев.

Однако он не решает проблем, возникающих при соотнесении письма с речью на рапануйском, который жители острова продолжили использовать после прибытия туда европейцев — хотя их язык также относится к восточно-полинезийским.

По мнению Давлетшина, письменность ронгоронго сформировалась слишком давно, чтобы отражать рапануйский разговорный язык рубежа XIX–XX веков, который к моменту начала его исследования уже попал под сильное влияние таитянского и испанского, а также, в чуть меньшей степени, французского и английского языков. А значит, для поиска скрытого за иероглифами языка нужно обратиться к реконструкциям его исторического предшественника — правосточно-полинезийского языка, благо подобные в современной лингвистике уже существуют.

Давлетшин еще прежде обратил внимание, что в рапануйских текстах есть один знак, который не укладывается в последовательности «ААА» и «АААА» и может повторяться больше четырех раз подряд. Это знак в форме полумесяца. Он употребляется как самостоятельно, так и в последовательностях — два, три, четыре, пять и даже шесть раз подряд.

В других архаических системах письма такие последовательности одинаковых знаков часто являются числительными. Поэтому Давлетшин предположил, что «полумесяц» обозначает числительное «один», e tahi на восточно-полинезийском. И это дает нам первое чтение — TAHI.

В полинезийских языках e tahi может использоваться в качестве неопределенного артикля (также и в немецком слово ein используется и для обозначения единицы, и в качестве неопределенного артикля), и это согласуется с надписями ронгоронго, где полумесяц все же чаще используется отдельно, не редуплицируясь, — вероятно, в этом случае не как числительное, а как артикль.

Дальше Давлетшин обращается к широко используемому современными эпиграфистами методу субституции. Суть его такова: если в одинаковых фразах из разных текстов два различных знака систематически заменяют друг друга, то эти знаки имеют одинаковое чтение. Таким образом, метод субституции помогает понять чтение неизвестного знака при помощи известного.

Благодаря открытию ряда параллельных текстов Кудрявцевым, Кнорозовым и Бутиновым, а также выявлению параллельных структур (повторяющихся фраз) в одних и тех же текстах, в распоряжении исследователей имеется сразу несколько контекстов для поиска субституций. Так, в одной из надписей на табличке Кеити, обнаруженной еще епископом Жоссеном, одна и та же фраза записана девять раз тремя различными способами:

Полумесяц (TAHI, «один») может заменяться комбинацией «полумесяц + человек с открытым ртом». Два знака TAHI, идущие подряд, по предположению Давлетшина, могут читаться либо как rua, то есть означать «двойку», либо как tahi-tahi, «резать по дереву».

Однако с учетом характера субституции, считает Давлетшин, более вероятен второй вариант. «Человек с открытым ртом» не может читаться отдельно, поскольку его нет в третьем параллельном тексте.

Следовательно, этот знак служит лишь фонетическим подтверждением -hi для TAHI и использован ровно для того, чтобы двойной полумесяц читался именно как tahi-tahi (поэтому в первом случае именно два подтверждения, для каждого читающегося знака), а не как rua (поскольку тогда требовалось бы лишь одно подтверждение -a в конце фразы).

Впрочем, как считает сам Давлетшин, TAHI и hi, а также, например, предложенное им чтение для вводного иероглифа генеалогий ɂARIKI, «вождь», равно как и для фонетического знака ko, маркирующего именные группы, не могут считаться доказанными — они не имеют трех перекрестных чтений.

Иначе дело обстоит с чтениями ряда других знаков, прежде всего «тюлень» и «морская собачка» (рыба из отряда окунеобразных) как знаков pa.

Эти знаки — пример акрофонии, распространенной в системах письма, где есть логограммы, то есть иероглифы-слова, которые обозначают объекты или действия, визуально воспроизводя их. Например, в текстах майя логограмма BAH для слова «гофер» (американский грызун) выглядит как голова этого грызуна, а KAY, «рыба», изображается в виде рыбы. Но со временем иероглифы-слова превращаются в иероглифы-слоги, передающие только первые согласный и гласный соответствующего слов (открытый слог). Так иероглиф «голова крысы» начинает читаться как ba вместо BAH, а иероглиф «рыба» — как ka вместо KAY и др. Это и называется акрофонией.

Давлетшин обнаружил, что знаки «морская собачка» и «тюлень» участвуют в субституции в текстах на Большой табличке из Сантьяго и на Большой табличке из Санкт-Петербурга, а значит, они взаимозаменяемы и имеют одинаковое чтение.

Более того, знак «морская собачка» на Малой табличке из Сантьяго встречается четыре раза подряд, что указывает на его слоговой характер. Учитывая, что на рапануйском языке слово «тюлень» звучит как pakia, а «морская собачка» — как patuki, российский ученый предположил, что оба знака передают слог pa согласно акрофоническому принципу.

Но окончательное обоснование такой дешифровки знака становится возможным благодаря Малой табличке из Сантьяго, где встречается четверная редупликация этого иероглифа. Четверное pa дает нам чтение papa-papа, что в восточно-полинезийском может быть переведено как «каждый из них перечислен в генеалогическом порядке». И этот контекст действительно производит сильное впечатление, поскольку фраза papa-papa завершает список, генеалогический характер которого установлен еще Кнорозовым и Бутиновым.

По словам доцента Мезоамериканского центра РГГУ и старшего научного сотрудника Института этнологии и антропологии РАН Дмитрия Беляева, этот фрагмент подтверждает догадку Кнорозова и Бутинова, которая была основана исключительно на структурном анализе текста.

«Выводы Давлетшина о содержании текстов выглядят убедительно и с точки зрения источниковедческого подхода. Именно генеалогические списки и связанные с ними списки другого рода должны быть центральным элементом рапануйской культуры, которая, как и культура прочих полинезийских вождеств, функционировала в основанном на родственных связях обществе», — сказал в разговоре с N + 1 ученый.

Примечательно, что на современном рапануйском выражение «перечислять в генеалогическом порядке» звучит совсем иначе, как haka-ara, которое в письме кохау ронгоронго не встречается.

Похожим образом, за счет анализа иконографии, а также найденных субституций и перекрестных чтений, Давлетшин дает чтения еще нескольких знаков. Так, самый часто встречаемый в текстах ронгоронго знак «посох», по его мнению, передает слог ki.

Эта интерпретация снимает сразу несколько вопросов. Во-первых, знак «посох» используется в сочетании со знаком «тесло», которое предположительно читается как TOKI и, вероятно, выступает его фонетическим подтверждением (TOKI–ki). Во-вторых, глагол ki означает «рассказывать, говорить» и может быть записан слоговым ki. По всей видимости, именно при помощи этого знака, учитывая частоту его встречаемости в текстах, выстраивается повествовательная логика ронгоронго. А в-третьих, на дощечках из Сантьяго и Петербурга этот знак участвует в последовательности типа «ABAB» вместе со слоговым знаком pa и дает при чередовании pa и ki чтение paki-paki, которое означает на правосточно-полинезийском языке «медуза» (в отличие от рапануйского pāpaki).

Чтение paki-paki работает в контексте, где речь идет, предположительно, об обилии морской живности на берегу. Этот контекст формируется благодаря прочтению двух знаков: «заштрихованный посох» (который предположительно передает слово «красный») и «рыбьи жабры». Давлетшин предлагает им одно и то же чтение — MEA, опираясь на то, что слова «красный» и «жабры» в рапануйском являются омонимами и оба звучат как mea.

У слова mea есть также другое значение — «изобиловать», и полное чтение фразы на таблицах из Сантьяго и Санкт-Петербурга может звучать как mea-ɂā paki-paki, «изобилие медуз на берегу» (на острове Пасхи медуз собирали и употребляли в пищу).

Однако, как отмечает в беседе с N + 1 Евгения Коровина из Института языкознания РАН, слово mea в значении «изобиловать» в рапануи используется очень редко.

«Это слово есть только в одном словаре, и, как кажется, в текстах существует лишь пара контекстов на это значение, и то достаточно спорных. Этимология и наличие его в других языках также не ясны», — говорит она.

По ее мнению, этот пример показывает, что некоторые выводы Давлетшина строятся на упрощениях и проблемном материале, причем сам автор это в должной мере не проговаривает. Вместе с тем, напоминает Коровина, Кнорозов дешифровал письменность майя во многом благодаря чтению знака tzul как «собака», хотя для обозначения собаки оно использовалось так же редко, как и mea в значении «изобиловать» в случае с кохау ронгоронго.

Среди других возможных чтений, предложенных Давлетшиным, — логограммы HONU, «морская черепаха», VANA, «морской еж», и PIPI, «морские ракушки», а также слоговые знаки ma, ra, ka, но их чтения, по мнению самого Давлетшина, на данный момент выглядят менее надежными.

По словам Дмитрия Беляева, тут важно отдельно отметить, что цепочка прочтений знаков данным методом не ограничивается лишь теми чтениями, которые приводит в статье сам Давлетшин. Предложенная автором модель обладает и предсказательными возможностями для дальнейшего развития и углубления дешифровки, говорит Беляев — он убедился в этом на собственном опыте.

«Прочитав статью, я сразу же задался вопросом, нет ли в ронгоронго примеров следования слогового знака ki за определяемым как логограмма иероглифом „человек в головном уборе из перьев“, которая предположительно читается как ARIKI и, вероятно, обозначает термин „вождь“. На что получил от автора утвердительный ответ — оказалось, он не вставил этот пример в статью из-за ограничений по объему публикации. Таким образом, мы имеем дело со случаем фонетического подтверждения ARIKI-(ki), где слоговой знак ki используется для того, чтобы уточнить чтение словесного ARIKI. Такой вариант записи весьма ожидаем в словесно-слоговых письменностях, и именно так записывали титул „царь“ майя, при помощи словесного знака AJAW („ахав“), изображающего человеческую голову в диадеме, или при помощи сочетания этого знака и слоговых знаков — AJAW-(wa), (a)-AJAW, (a)-AJAW-(wa)», — рассказывает собеседник N + 1.

За полтора столетия в изучении кохау ронгоронго удалось добиться лишь незначительного прогресса. У ученых не было ни одного знака, чтение которого могло бы считать надежно установленным. Работа Давлетшина меняет ситуацию. Беляев сравнивает ее значимость со статьей Кнорозова 1952 года, где были изложены принципы дешифровки иероглифической письменности майя.

Коровина более сдержана в своих оценках — она признает статью Давлетшина «крайне важной и интересной во многих смыслах», но называть ее именно «дешифровкой» считает преждевременным.

«Это обычная ситуация для дешифровок — до момента начала относительно последовательного чтения надписей, а не отдельных знаков или очень небольших фрагментов, нельзя уверенно говорить о чем бы то ни было. Дешифровка всегда определяется скорее ретроспективно, нежели в момент самого открытия», — поясняет она свою позицию.

Пока чтения целого целого ряда словесных и слоговых знаков ронгоронго, предложенные Давлетшиным, не вызывают сомнений у экспертов.

«Предлагаемые фонетические значения основных знаков действительно верифицированы при помощи перекрестных чтений. Именно отсутствие верификации было основной проблемой работ группы Кнорозова по ронгоронго. В их статье 1956 года перекрестное чтение, по сути, предложено лишь для одного знака, изображающего „солнце“ (раа), а Ирина Федорова вообще отказалась от поиска слоговых записей и перекрестных чтений», — отмечает Беляев. В то время как Давлетшин, напротив, последовательно применяет этот принцип, чтобы доказать верность предлагаемых чтений.

Перекрестными чтениями в классическом смысле в статье являются только аргументы за чтения ki и pa, не соглашается Коровина, в то время как с логограммами, по ее мнению, все обстоит сложнее.

У нее есть вопросы и к строгости применения метода. В частности, речь идет о допустимости использования внешнего вида знака (то есть его формы, изображаемого объекта) в качестве одного из трех контекстов для применения перекрестных чтений. При этом Коровина признает, что Давлетшин действительно первым использовал перекрестные чтения для определения надежности дешифровки отдельных знаков в недешифрованной системе письма.

По мнению Беляева, эта работа фактически закрывает дискуссию о том, является ли письменность острова Пасхи словесно-слоговой. «Предложенные чтения вполне подтверждают характеристику ронгоронго как иероглифической, словесно-слоговой письменности», — говорит он.

Хотя Давлетшин предложил чтения для всего лишь двух десятков знаков из нескольких сотен, это обстоятельство, оговаривается Коровина, не должно никого смущать. В первых работах дешифровщиков ряда древних письменностей содержалось примерно такое же количество прочитанных знаков, что не помешало позже признать их дешифровку успешной. В любом случае, подчеркивает она, контраргументом к тому или иному чтению знаков является не иллюстрация ненадежности предложенных доводов и не демонстрация проблем авторского метода, а только альтернативное чтение. «Мне очень хочется надеяться, что из этого вырастет дешифровка и можно будет с уверенностью говорить, что эта работа положила ей начало», — признается ученая.

С тем, что дешифровка письменности острова Пасхи только начинается, согласен и Беляев. «До того момента, когда исследователи начнут читать „говорящие таблички“, может пройти еще достаточно много времени. Например, от выхода первой статьи Кнорозова до публикации им первого перевода иероглифических рукописей прошло больше 20 лет, а до начала публикации переводов монументальных текстов классической эпохи майя — почти 35», — резюмирует он.