Начало года явило миру резкое потепление отношений между Северной Кореей и ее южным собратом. Олимпийские команды юга и севера Кореи пройдут под общим флагом с изображением Корейского полуострова на церемонии открытия зимних Игр в Пхенчхане. Кроме того, они сформируют единую женскую хоккейную команду, а северокорейская делегация прибудет на юг через западный участок межкорейской сухопутной границы. Эти договоренности зафиксированы в соглашении из 11 пунктов, принятом по итогам межкорейских переговоров 17 января в пограничном пункте Пханмунчжом в демилитаризованной зоне. Как далеко зайдет «олимпийское» сближение, станут ли север и юг одним целым — разбиралась «Лента.ру».
Шестерни межкорейского переговорного процесса завертелись вскоре после новогодней речи Ким Чен Ына: 9 января стороны перешли к обсуждению рабочих моментов и в относительно короткий срок добились впечатляющих результатов. В режиме санкций, который довольно жестко запрещает визиты северокорейских делегаций на юг, нашли лазейку: в итоге кроме спортсменов туда едут не только чиновники, но и группа поддержки, демонстрационная команда тхэквондо и художественный коллектив.
Руководительница этого коллектива — член Центрального комитета правящей в КНДР Трудовой партии Кореи (ЦК ТПК), певица Хён Сон Воль. Она хорошо известна экспертам по Корее как человек, который «официально воскрес». В свое время даже южнокорейская разведка официально подтвердила душераздирающую пропагандистскую историю о том, что «Ким Чен Ын расстрелял свою бывшую любовницу» и руководимый ею вокально-инструментальный ансамбль «Моранбон» за то, что девушки одновременно снимались в порно и тайно исповедовали христианство, некоторые хранили дома Библию.
Как рассказывает до сих пор гастролирующая с этой историей по Америке перебежчица Лим Хи Ён, ансамбль расстреляли из зенитных пулеметов, а еще живых девушек задавили танками. Однако восемь месяцев спустя Хён Сон Воль воскресла. Но это не единственная хорошая новость.
Кроме появления на южнокорейской земле «Моранбона», олимпиада в Пхенчхане будет примечательна и прохождением двух команд под единым «нейтральным» флагом — белым полотнищем с контуром Корейского полуострова. Это очень важный эпизод: проблема сосуществования двух государств гораздо сложнее, чем некоторые себе представляют.
Единой Корея была с VII века, да и в 1945 году, когда подконтрольную Японии Корею захватывали советские и американские войска, делить страну на половинки изначально никто не собирался. Продвижение Советской армии было так стремительно, что США надо было срочно придумать какой-то план раздела оккупационных зон. Два подполковника американской армии, имея полчаса времени, карту региона и полное отсутствие знаний по стране, предложили поделить советские и американские зоны по 38-й параллели. Так и было решено.
Однако потом началась холодная война, и то, что раньше было границей двух оккупационных зон, стало границей двух государств. Каждое из них, согласно своей конституции, претендовало на весь полуостров и полагало, что на другой половинке существует марионеточный режим, который будет свергнут народом в самое ближайшее время. Что характерно, у каждой из сторон были аргументы, которые могли оправдать их правоту.
Южане могли честно заявить, что их признала Организация Объединенных Наций, а выборы были проведены под наблюдением международной комиссии ООН, а вот на север комиссию не пустили и прозрачных выборов там не было. Северяне, в свою очередь, утверждали: да, ООНовских наблюдателей не было, однако их выборы проходили не только на севере, но и на юге. И хотя эти выборы были нелегальными и непрямыми, южане на севере не проводили ничего. Кроме того, северокорейская власть позиционировала себя как продолжение народных комитетов, которые начали стихийно возникать после объединения страны, и которые американцы на юге разогнали.
В такой ситуации что север, что юг очень остро чувствовали разделенность страны и, по выражению первого лидера КНДР Ким Ир Сена, «даже спать по ночам не могли», думая про объединение. И Ким Ир Сен, и южнокорейский лидер Ли Сын Ман активно уговаривали своих «сюзеренов» дать им добро на объединительную войну, благо де-факто она уже шла с 1949 года. Количество инцидентов, в которых могли принимать участие несколько батальонов при поддержке авиации и артиллерии, вполне было сравнимо с завершающим этапом разгоревшейся позже Корейской войны, когда стороны в основном сидели в окопах.
На определенном этапе ни Москва, ни Вашингтон не давали добро на войну, но Киму, в отличие от Ли, удалось убедить сначала советского вождя Иосифа Сталина, а затем и китайского руководителя Мао Цзэдуна. Итогом была Корейская война, которую проиграли все, оставшись при своих, если не считать трех-четырех миллионов жертв. Граница, в общем-то, осталась там же, где и была до начала конфликта.
Ли Сын Ман собирался воевать до победного конца даже без союзников: соглашение о прекращении огня в 1953-м подписали все, кроме Южной Кореи. Именно из этой небывалой прыти Ли растут ноги так называемого Договора о взаимной обороне между Сеулом и Вашингтоном. По его условиям Соединенные Штаты, с одной стороны, обещают защищать юг всеми возможными силами, а с другой, южнокорейская армия подчиняется не президенту Республики Корея, а командующему американскими войсками. Дабы не чудили.
Разговоры о передаче командования периодически идут уже очень долго, но проблема в том, что южнокорейские генералы не особо хотят взваливать на себя дополнительную ответственность. Пока удалось установить такой компромисс: если войны нет, командуют корейцы, если же есть — американцы.
На картах и севера, и юга мы видим «своей» территорию всего полуострова, а демаркационная линия отмечена очень тонко по сравнению с границами провинций и уездов. В Южной Корее до сих пор существует «Управление пяти провинций», где сидят чиновники, которые в случае внезапного объединения занимают посты градоначальника Пхеньяна или губернатора провинции Хамген. Пока решающий момент не наступил, они получают половину губернаторской или мэрской зарплаты.
Пока южнокорейский Закон о национальной безопасности трактует Северную Корею не как страну, а как антигосударственную организацию. Если провести очень грубую аналогию, то Сеул смотрит на Пхеньян примерно так, как Киев на Донецк и Луганск. Северяне, в свою очередь, официально перенесли свою столицу в Пхеньян лишь в 1972 году. До этого считалось, что она находится во «временно оккупированном Сеуле».
Собственно, именно из-за законов Южной Кореи оба межкорейских саммита 2000 и 2007 годов проходили на севере, потому что окажись кто-нибудь из Кимов на юге, согласно букве права он должен быть немедленно арестован как военный преступник, а все, кто будут пытаться этому воспрепятствовать, — как его пособники.
Вообще законы обеих стран гуманностью не отличаются: тюремный срок за прослушивание «вражеских голосов» и, тем более, попытку делиться их содержанием на севере и на юге примерно одинаковый. Условный срок можно схватить даже за скачивание северокорейской песни без слов.
Положение осложняется тем, что это для нас север и юг — это Северная и Южная Корея. КНДР (север) и Республика Корея (юг) используют для слова «Корея» разные этнонимы. На севере это «Чосон» (так называлась Корея последние пятьсот лет своего существования), а на юге — «Хангук» (термин был использован в качестве названия страны тогда, когда корейский король решил переименовать свое государство в империю. Японцы, правда, вернулись к термину «чосон»).
В результате на юге Северная Корея называется «Северным Ханом», а на севере Южная — «Южным Чосоном». На русский такой троллинг не перевести, даже если писать слово Корея с маленькой буквы. Зато любой учебник корейского языка, как правило, четко указывает, на какой «половинке» его написали. Российские корейцы, кстати, используют для самоидентификации термин «корё сарам» или «сахалин корёин», от названия средневекового государства, послужившего основой для названия страны в европейских языках.
Соответственно, поскольку на юге Северная Корея не считается отдельным государством, межкорейская торговля (пока она была) не считалась ни внешней, ни внутренней, а межкорейские дела курирует специальное Министерство объединения, которое, правда, сегодня южане стараются переводить на русский как «Министерство по делам воссоединения». И это связано с тем, как понимают будущее объединение на севере и на юге.
История раскола страны ставит корейских политиков в очень щекотливое положение, и со временем ситуация становится лишь сложнее. Идет время, меняются поколения, и увеличивается культурная и экономическая разница между Севером и Югом. Издержки объединения видны всем. Но отказаться от концепции объединения — вырыть себе политическую могилу. Поэтому и Пхеньян, и Сеул продолжают заявлять, что объединение — «извечная мечта наших соотечественников», хотя людей, которые помнят единую Корею, все меньше и меньше: образованию КНДР и РК исполнится в этом году 70 лет.
Разнятся и подходы двух стран к возможному объединению. На севере на каком-то этапе были не прочь добиться его путем поглощения юга путем революции, но такие мысли были в ходу до начала-середины 1970-х годов, когда ситуация во многом была противоположна современной. Север был динамично развивающимся государством, а юг пребывал в совершеннейшей разрухе. Авторитарность режимов была, кстати, как минимум сравнимой.
Поэтому уже в 1980-м Ким Ир Сен выдвинул концепцию Демократической Конфедеративной Республики Корё. Формально должна была появиться одна страна из двух совершенно разных половинок. Этот проект был попыткой запрячь в одну телегу коня, трепетную лань, лебедя, рака, щуку и няшного котика для симметрии. В целом, Северная Корея до сих пор говорит об объединении в подобном ключе, прекрасно понимая, что поглощение юга севером невероятно, а поглощение севера югом нежелательно.
Между тем, в Южной Корее под объединением понимают именно воссоединение корейских земель и «еще большую Республику Корея», которая объединяет весь Корейский полуостров без деления на половины. Можно обсуждать, как именно случится это объединение и когда. Хотя военная опция кажется слишком страшной, поэтому как правые, так и левые корейские политики мечтают о том, что Корея неким чудесным образом объединится по «германскому» варианту. Вжух — и у нас уже демократия и благорастворение.
Консерваторы, которых не так уж много, но которые довольно крепко осели в правительстве и силовых структурах, в течение более двадцати лет поют одну и ту же песню: северокорейский режим находится на грани коллапса и не пройдет и трех лет, как там наконец случится тотальная разруха, голод, майдан и цветная революция. При этом ни попытки раскачивать лодку, ни беспредельное санкционное давление пока эффектов не дают — это не мешает, однако, представителям данного лагеря строить планы, посвященные объединению Кореи в ближайшей или среднесрочной перспективе.
Прагматики, которые у нас считаются «левыми» на основании того, что они левее консерваторов, не меньшие националисты и популисты. Но их точка зрения все-таки в том, что объединение будет, но будет не прямо сейчас, ибо требует длительной подготовки. Их стратегия «политики солнечного тепла» (умасливания властей севера) была отсылкой к известной басне Эзопа и по сути предполагала «утопить север в меду».
Консерваторы считали такую «трату меда» нерациональной, тем более, что топиться в этой сладкой гуще северяне при этом отказывались, а результатов в Сеуле ждали здесь и сейчас. Поэтому нынешняя сеульская администрация, которая тоже относится к условно левым, не может оторваться от американского тезиса «сначала ядерное разоружение (читай “капитуляция”), а потом диалог».
Вообще, кроме радикальных протестантских сект и небольшого количества ультраконсерваторов, большинство и политиков, и простых жителей спешить с объединением не хотят. Во-первых, присутствует понимание, что это будет не дорого, а очень дорого. Вспомним проблемы с инвестированием в ГДР и умножим их примерно на двадцать. Дешевая северокорейская рабочая сила — хорошо, но вложения в инфраструктуру и промышленность будут титаническими.
Во-вторых, объединенная страна получит пакет очень неприятных социально-психологических проблем. Тридцать тысяч перебежчиков с севера в целом находятся на положении «бедных родственников». Их, изгоев, окружает определенный уровень остракизма, неприятия (например, быть женатым на беженке — не комильфо), а сверху висит стеклянный потолок, связанный не только с тем, что они не очень адаптированы к условиям современного мира. А теперь представим себе, что количество людей в этой нише возрастает до трети населения и при этом они искренне надеются (как и в нашей стране после развала СССР), что все южнокорейские блага немедленно посыплются на их головы.
В-третьих, пропагандистский закон о национальной безопасности предусматривает, что большая часть элиты, военных и интеллигенции севера либо пойдет под люстрации, либо окажется на обочине жизни. В лучшем случае это означает всплеск криминала, в худшем — ситуацию, когда территорию Северной Кореи, возможно, придется зачищать по чеченскому или, при очень хорошем стечении обстоятельств, по западноукраинскому варианту. О том, как в объединенной Корее в связи с этим будет с экономическим ростом и личными свободами — лучше промолчать.
Кроме того, поколенческая разница ведет к тому, что северяне становятся все более и более «небратьями». Нет, они, конечно, корейцы, но находятся скорее на уровне российской или узбекской диаспоры. Слишком велики культурные различия. У молодого сеульчанина больше тем для разговора с его сверстником из числа американских корейцев, нежели с обитателем Пхеньяна.
Поэтому, если говорить откровенно, с объединением особенно не торопятся. И даже межкорейское сближение — это довольно сложный процесс, который имеет определенный предел. Можно увеличить уровень коммуникаций или перезапустить какое-то число совместных проектов. Главный вопрос — а что потом?
Именно поэтому о том, кто кого переиграл, можно будет окончательно судить только после окончания Олимпиады. Да, пока обе стороны получили то, что хотели. Север обрел определенный бонус к реноме, и теперь любителям рассуждать о недоговороспособности пхеньянского режима придется выбирать аргументы более тщательно. Юг получил определенный бонус к безопасности проведения Олимпиады: в условиях непростой внутриполитической и экономической обстановки в Южной Корее, президенту Мун Чжэ Ину важно «идеально проставиться». Присутствие северокорейских спортсменов является определенной гарантией того, что Ким Чен Ын не попытается «украсть шоу», проведя на фоне Олимпиады очередной ракетный пуск.
Автор надеется, что сама Олимпиада пройдет без связанных с КНДР эксцессов, будь-то допинговые скандалы или ситуации, когда кто-либо из членов делегации внезапно «выберет свободу» и останется на юге. Также автор надеется, что сдвинутые на период Олимпийского перемирия и традиционно вызывающие весеннее обострение межкорейских отношений совместные учения США и Республики Корея пройдут относительно спокойно; учтем, что в них принимает участие, в среднем, около 200 тысяч человек и отрабатываются на них отнюдь не оборонительные действия, отчего север каждый раз напрягается, воспринимая маневры подобного размаха как игру на нервах или репетицию вторжения.
Можно сказать, что нынешнее потепление отношений между севером и югом — существенный шаг вперед. Даже если все закончится лишь успехом спортивной дипломатии и возвращением межкорейских отношений на уровень конца 2015-го, когда между странами существовали регулярные контакты и кое-какие совместные коммерческие проекты.
Однако если говорить откровенно, это не столько потепление, сколько выход из минусовых температур на уровень ноля. Но обстановка на полуострове до этого времени была настолько обострена, что вероятность военного конфликта, по мнению автора, всерьез подбиралась к 50 процентам. То, что она все-таки снижается, — это хорошо: и для двух Корейских государств, и для стран-соседей.