Алена Долецкая выпустила книгу «Не жизнь, а сказка», сборник историй, некоторым из них больше подходит статус светских баек, другие же рассказывают о столь личном, о чем воспитанный человек постесняется спросить в глаза. О пиджаке Владимира Путина, аресте Михаила Ходорковского, революции в глянце, знаменитых родителях и новой должности с Аленой Долецкой побеседовала обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова.
Ею любуются на фотоотчетах о светских мероприятиях и просят парикмахеров выстричь ту самую косую челку «как у Алены Долецкой». Журналу Vogue под ее руководством модники верили, как христиане Евангелию, а ее «Interview Энди Уорхола» хипстеры и богема читали, как неофиты сборники житий святых. Перестав быть главным редактором ежемесячных журналов, Долецкая работает не меньше, чем прежде: читает лекции, продолжает писать книги (вышли уже три кулинарных сборника — она любит и умеет готовить) и буквально только что приняла профессиональное предложение, которое многих удивит. Но кажется, еще ни разу журналистка не подпускала ту огромную аудиторию, которой она интересна, к себе так близко, как в книге «Не жизнь, а сказка».
Поскольку автор не любит слов «автобиография» и «мемуары», то скажем, что это сборник историй о жизни: семье, предках, родителях (оба — великие хирурги), детстве, студенчестве, мужьях, возлюбленных, нерожденных детях, работе в Vogue и Interview, тусовках, собаках. Какие-то из них веселы и легки. Другие — на разрыв аорты. Увольнение из Vogue после 13 лет главредства — как раз из последних, и тот факт, что Алена Долецкая не стала «делать лицо» и выдавать уход из журнала за плановый поворот в карьере, делает ей отдельную честь.
А еще книга доказывает то, о чем, держа в голове биографию героини, можно было лишь догадываться: все, что Долецкая делает в жизни, она делает, нарушая общепринятое и устанавливая новое. Дочь врачей, которая становится филологом. Кандидат филологических наук, преподаватель МГУ, которая уходит в журналистику. Светская львица, которая варит варенье. Глянцевая журналистка, в чьем издании пишут на общественные и политические темы. Она делает фотосессии красивых стариков, когда в моде культ молодости, и обращается к юным, когда в тренде статус. Принцип «поверх барьеров», как стиль работы и образ жизни, понятное дело, не только возносил ее на пьедестал, но и временами приносил кармические синяки и шишки (а у кого их нет?).
Мы встретились в ее московской квартире. Фанат оригинальной полиграфии, Долецкая, тут же принялась рассказывать, почему книжка вышла такой, а не другой: бумага плотная, но не глянцевая, обложка мягкая, матовая с черными лаковыми буквами. «Чтобы ее можно было вот так свернуть в трубку и носить с собой», — объясняет Алена и запихивает получившийся тубус под мышку. Поэтому беседа начинается со знаменитого в узких кругах «нефтяного» номера журнала Vogue, который так и не увидел свет.
Я знаю, что вы хотели поставить Михаила Ходорковского на обложку Vogue, а название журнала написать настоящей нефтью. Почему не сложилось?
Ого! Какой вы инсайд знаете! Поправляю: в то время поставить его на обложку я все же не могла. Это был 2002 или 2003 год. Я решила сделать номер о власти. The power of: власть моды, красоты, предпринимательства. Каждую из ветвей власти должен был представлять свой персонаж. А власть предпринимательства и денег — Ходорковский.
Ходорковский был тогда в полном порядке, persona grata. Это были жирные годы. Денис Симачев еще не сделал свою коллекцию со словом «нефть», которую он, насколько я понимаю, посвятил Роману Аркадьевичу Абрамовичу. И вот под это все я хотела сделать логотип Vogue нефтью: вздутые пластиковые буквы или вырубкой, в которые была бы закачана настоящая нефть. Чтобы она плавала, перекатывалась, чтобы были внутри пузырики. Ну вы понимаете, куда меня тогда послали с моими идеями.
Самое смешное, что моя похожая мечта сбылась потом, когда я год работала со Swarovski. Тогда они еще не умели приклеивать свои кристаллы на бумагу — только в колечки вставлять. Я говорю: «Хочу логотип в бриллиантах». Swarovski: «Это невозможно». Я: «Давайте так: у вас лаборатория — вы начинаете работать. Я никуда не тороплюсь. Но я хочу, чтобы Vogue был первым, кто с этим выйдет». Не все сразу получилось, но в итоге они этого добились! Так начался наш роман-любовь.
Единственная глупость, которую я сделала: не подписала с ними контракт о коммерциализации технологии. Потом они отъюзали этот ход очень хорошо и сделали на нем миллионы.
А нефтяники, возвращаясь к истории про нефть, сказали мне, что нефть живая и в закрытых пространствах может давать неожиданные эффекты: нагреться, лопнуть, свернуться. А я же хотела, чтобы было красиво. Но может быть, когда-нибудь я это сделаю.
А как Ходорковский отреагировал на предложение стать героем Vogue?
Он принял меня у себя в офисе. Накоротке. В своей неизменной клетчатой рубашечке. Очень удивился и сказал: «С ума сошли? Зачем? Какой Vogue?» Я объяснила, что его нефть меня не волнует. Я хочу говорить не про вышки, а про власть обретенных денег. Он уже тогда занялся образовательными проектами, компьютеризацией населения, поддерживал гуманитарное образование. Я настаивала, что нашим читательницам это важно, потому что не обязательно все заработанные тобой и твоим мужем деньги спускать на юбочки-кофточки-шубочки-бриллианты.
Поскольку я любила неожиданные ходы в Vogue, то он, видимо, заразился этим. Он сказал: «Знаете, времени у меня нет вообще. Но я скоро полечу в Нефтеюганск. Если вы прыгнете в самолет, мы там поговорим. Это устроит?» Я ответила, что это прекрасно! Мне все равно: в лифте, в самолете. Мы договорились с его тогдашним пресс-секретарем. Тем более что он должен был лететь из Внуково, а это недалеко от моего дома.
Помню, что было очень ранее утро. В последний момент мне позвонил пресс-секретарь и сказал: «Алена, извините, интервью не состоится». Он назвал какую-то уважительную причину. Ну, а к вечеру я узнала, что его «приняли».
Так этот логотип не состоялся.
Еще одна несостоявшаяся идея: снять Светлану Медведеву. Что не получилось с ней?
Ой да. Была такая идея, и я долго над ней работала. Боль! Это была боль!
Мы тогда в журнале Vogue следили за людьми, которые были во власти. Умудрились поздравить Владимира Владимировича Путина, между прочим, с днем рождения — Леся Михайловская писала. Это было, когда Путин нам очень нравился, то есть примерно в первые два года его президентства.
Всем нам, девочкам, в редакции нравилась его походка. Нравилось, что наконец кто-то вроде бы идет по жизни легко и в спине есть то самое, мужское. Но костюмчик сидел плохо. Рукава заходили за костяшки пальцев, и было несимпатично. И мы решили как-то донести это дело. Поздравили его с днем рождения и приписали, что костюмчик надо бы поправить (смеется). Хорошо бы найти этот номер.
Что касается женщин во власти — да, конечно, хотелось их снимать и о них говорить. Со Светланой Медведевой не вышло, хотя мы работали честно, много, как положено, со всеми собранными портфолио жен президентов, показывая, что бренд журнала как раз известен тем, что к нему приходят женщины, которые оказались в политике или бизнесе.
Это же парадокс: Медведева меня знала, мы встречались на благотворительных балах, Валя Юдашкин ходатайствовал. Но в результате они прислали некое портфолио буквально со словами: вот у нас есть фотографии — поставьте их, пожалуйста. А на них Светлана с ромашками в поле — это же кровь из глаз! Поразительно, что люди такого калибра как будто совсем не понимают, как работают СМИ, вообще медиа, для чего они.
Зато мы сделали серию первых леди, которую я очень люблю. С этой историей мы тоже намучились, но вышло ярко: там была Мехрибан Алиева, жена Саакашвили Сандра Рулофс.
Боюсь, не только власть сейчас не всегда готова стать героями высокого глянца, но и читатели не вполне готовы думать о них просто как о людях в одежде. Некоторое время назад в одном модном блоге мне попалось обсуждение фотографии, на которой Владимир Путин и Дмитрий Медведев сидели за столом после спортивных занятий. Оба — в футболках. На одном была футболка с круглым вырезом. На другом — с V-образным. Модные барышни обсуждали, какой вырез выигрышнее. Я же поймала себя на том, что не могу отвлечься от них, как от политиков и подумать, как о людях в футболках. А вы?
Согласна с вами. Все зависит от времени. Если мы говорим о том номере, в котором мы поздравили Путина с днем рождения, журналу Vogue было всего ничего лет. Мы были вдохновлены тем, что в человеке все должно быть прекрасно и нам поперло с молодым президентом. Кстати он тогда вышел с неплохой книжкой, которую никто сегодня не вспоминает, — «От первого лица», — но в ней много интересного.
На тот момент нам в России хотелось во главе живого человека, который говорит на иностранных языках, представляет страну в мире, показывает пример местным. И надо отдать должное Владимиру Владимировичу, по линии внешнего вида он отлично поработал. Мы его видели и в летной, и в ныряльщицкой, и в защитной, и в спортивной, и в конном, и топлес, — мы уже на все насмотрелись. Но только это одна миллионная того, что в реальности представляет собой человек, визитная карточка которого называется «Президент РФ». Потому что остальное — это другие категории. Так что хорошо понимаю, почему вас не волнует майка v-neck или round neck на этой фотографии. Потому что уже совсем не смешно и не интересно это обсуждать. Особенно сегодня, в 2018 году.
Если ретроспективно смотреть на историю глянца в России, который сначала был вроде как про роскошь и красоту, потом стал периодически вторгаться на территорию социальности (даже Маша Гессен в какой-то момент стала главным редактором Gala), то что, на ваш взгляд, с ним происходит сейчас? Есть ощущение, что он как бы разбивается на пиксели что ли?
Высокий глянец, не в смысле журнала «Крестьянка» и даже не «Домового», а западные лицензионные бренды живут в России недавно. Мы празднуем пять лет, а американский Vogue — 105 лет. Есть разница. Глянец в России рос как ребенок: дети сначала не умеют ходить, потом лепечут, потом начинают толкать речи, от которых родители не знают куда деться. А потом этот ребенок или вырастает в кого-то. И мы уже наблюдаем за взрослым персонажем, который уже придумал какие-то блокчейны с биткоинами и в своем Тамбове миллионер. Ну или не придумал. С глянцем так же.
Мы тоже шли неумелыми шажками. Смотришь на первые номера, они кажутся такими робкими, трогательными, устаревшими по макету, по подходам. Но. Глянец прекрасен. Это отличная разновидность средства массовой информации, каждое из которых выполняет свою четкую функцию.
А потом произошло много разного, и Россия стала частью этого разного. Это называется — мощный экономический кризис, мощный политический кризис на планетарном уровне. На этом фоне сыпется не только глянец и не только в России. Сыпятся другого рода связи, продукты, отношения.
Для меня лично и Vogue и Interview были не только про красоту. Vogue — не журнал, Vogue — это эстетика бытия. С этим я зашла на рынок. Мне это было важно. И дело не в том, что каждая картинка, каждый текст должны быть безупречными, а макет свежим. Именно Vogue не должен был нести информацию о «пяти красных платьях сезона» и «стразы, перья и шифон снова в моде». У Vogue была другая миссия, которая для меня была важна и увлекательна.
Сейчас, вы правы, глянец распадается на пиксели. В основном, конечно, по экономическим причинам. Но я продолжаю кое-что из него читать в надежде порадоваться и удивиться.
Только ли экономика и политика виноваты?
Глянец существует в основном на деньги рекламодателей. А тут экономический кризис. Да и молодое поколение начинает потреблять по другому принципу вообще. И что самое интересное: предметы роскоши и само слово «роскошь» тоже претерпевают значительные изменения.
Давайте об этом чуть подробнее! Идея роскоши, брендов и стоимости теперь на втором плане перед стилем и оригинальностью саморепрезентации. Как с этим быть?
Да, представление о роскоши и о статусе изменилось. Раньше заход в любое заведение с сумкой Hermes сообщал: кто вошел, с чем вошел и сколько он стоит. В комплекте к сумке шли дорогие часы, платье Dolce&Gabbana из последней коллекции, кольцо Graff с бриллиантом на 32 карата. Сейчас новое поколение говорит: «Стоп-стоп, то, что вы считали роскошью, — это не роскошь. То, что вы считали статусом, — не статус. То, что вы считали модным, — для нас это не мода».
А теперь что на что поменялось? Во-первых, для любителей крупных модных брендов имеется масс-маркет (Zara, H&M, Uniqlo), которые всегда готовы предоставить и «пиджак Chanel» и «куртку Moncler» — только за другие деньги. Во-вторых, то самое знаменитое «осознанное потребление» когда человеку намного важнее он сам и его собственный неповторимый стиль, чем тот набор модных вещей, брендов, тенденций, который он на себя наденет. Для него главное — соответствовать в первую очередь себе, ситуации и чувствовать себя в этот момент комфортно. А сэкономленные деньги потратить на другое: на опыт, впечатления, эмоции.
Теперь: что с глянцем, который, как мы говорили, ориентирован на дорогую рекламу? Вот тут, чтобы не превращаться в каталогоподобное листалово, нужно посидеть, подумать, попариться и попытаться понять, что сказать читателю, имея феноменальный бренд в руках. Но это много работы. Поэтому проще «лечь» под рекламодателя и превратиться в обычный каталог.
(Делает вид, что листает журнал) Т-а-а-а-к, кто нам дал рекламочку в первые 20 страниц? Ага: Dior, Chanel, Celine, Louis Vuitton? Т-а-а-а-к — где наши статьи? И тут глянец превращается, как говорят наши молодые телеграмщики, в «поговорили два пресс-релиза». А это уже не СМИ. В этом нет точки зрения, мнения, позиции, угла зрения. Почему сейчас дома моды выводят рекламу из журналов? Потому что это дорого, журналы похожи один на другой, и проще отдать самую модную вещь сезона некоей ким кардашьян, и 2 миллиона человек ее увидят в любом случае. А 2 миллиона — это намного больше, чем 5000 экземпляров тиража среднего журнала, правда? Поэтому итальянский Vogue придумывает институт трендсеттеров: как стать opinion-лидером, чтобы на тебя смотрели, тебе подражали и благодаря тебе продавались эти вещи. Живые люди начинают подменять СМИ.
Что делать глянцу в условиях, которые меняются так быстро…
Что не успеешь отъехать в отпуск…
Да. Когда на фоне модных блогов и блогеров, YouTube-каналов и сообществ в соцсетях бумажные глянцевые журналы уже выглядят почти «Ежегодниками императорских театров»?
Расскажи о своих планах Богу — он будет долго смеяться. Мы сейчас с вами нарисуем будущее и расхохочемся буквально в конце 2018 года. Потому что мы сами физически не успеваем за инновациями, которые нам предлагает технология. Все бросаются во всё. Инструментов так много, что даже появился digital detox, дома отдыха, где тебя просят отключить все и наслаждаться жизнью per se, в чистом виде. Это уже сегодня. А если это сегодня — значит, уже вчера.
Цифра, интернет нам дают возможность говорить и показывать стиль жизни не менее достойно, чем принт. Просто к сожалению, многие сайты известных журналов — вялые. Слабо придуманы, повторяют журнал, дурно отредактированы. Но как только произойдет эффект welcome to reality, все изменится. И это уже происходит: модные дома думают про 3D, про новые форматы, про фигурки, которые можно одевать, сканировать, оживлять, примеривать последние Celine, Gucci.
Увы, цифра пока не делает тех денег, которые делал бумажный глянец. Поэтому дорогой глянец сейчас в растерянности. Там, где есть сильные, зрелые и смелые редакторы и издатели, — там происходит что-то интересное, там есть свежий воздух. В качестве хорошего примера могу привести украинский Vogue. Политически некорректное заявление, знаю, но это продукт, достойный логотипа, поколения, люкса, современного пульса. Молодцы! Потому что у них в жопе пропеллер.
Я уверена — глянец не умрет. Возможно, в какой-то момент он обретет новую жизнь, будет выходить реже. Надеюсь, его станет меньше, но уйти совсем он не сможет.
«Я любила неожиданные ходы в Vogue» — сказали вы. Читая вашу книгу, складывается впечатление, что вы из тех, кто любит их и в жизни. Вы — дочь врачей, которая стала филологом, защитила кандидатскую диссертацию, преподавала в университете, а потом ушла в журналистику. Обычно семьи врачей — довольно особенные. Что такое расти в семье, где мама (уникальный врач-онколог) и папа (легендарный уже теперь детский хирург) каждый день держат в руках чужую жизнь и смерть?
Мне повезло (чем больше я об этом думаю, тем тверже на этом стою), оказаться дочерью двух масштабнейших хирургов. И дело не в титулах — не в «академиках», «профессорах» и т.д. Они были тем типом врачей, которые делали все для спасения, продления жизни, облегчения ухода.
Я выросла в семье, где за завтраком на бумажных салфетках папа рассказывал маме об уникально придуманной им стратегии операции по разделению сиамских близнецов. «Что ты, Кирочка, думаешь, — говорил он между гречневой кашей с молоком и бутербродиком, — если я зайду вот здесь справа, а потом чуть-чуть мы отслоим, это будет правильно? И это будет быстрее, а значит, операция будет длиться не 14 часов, а 12». С утра на Садовом кольце обсуждалась операция, которая потом войдет в золотые книги по мировой хирургии. Я знала об этом? Нет! Но я знала, что это что-то невероятно важное, интересное и все время о живых людях.
Но их масштаб был не только в этом. А в том, что с той же глубиной и яркостью обсуждалась литература, свежие номера толстых журналов, польский журнал «Шпильки» (родители читали по-польски), «Наука и жизнь», которую делала Рада Аджубей. И с таким же интересом обсуждался последний концерт Владимира Крайнева, который играл в Большом зале, или Владимира Горовица, которого очень ждали, но пока родители были живы, он так и не приехал в Россию. А когда он приехал, я таки пошла на его концерт. Их масштаб в отношении к жизни был велик.
Да, то была жизнь на цыпочках, с прямой спиной, и в абсолютной готовности в любую минуту дня сказать: «Коллеги, моемся, интубируйте, начинаем». Именно поэтому я хотела пойти в медицину. У них это получалось удивительно — и у мамы, и у папы. И именно потому, я думаю, они так настаивали, чтобы я не пошла по их стопам — они-то знали цену этой профессии.
Дома у меня все было просто. У меня никогда ничего не болело. Когда я пробовала на что-то пожаловаться, отец говорил: «Кирочка, ты знаешь, по-моему, твоя дочь опять симулирует и хочет пропустить школу. Займись, пожалуйста». Жаловаться и вообще говорить о здоровье у нас в семье было не принято. Я как-то говорю: «Знаешь, пап, я вот когда так делаю (двигает рукой), у меня вот тут все сводит. Что это?» Он отвечает: «А ты так не делай». Тема закрыта.
Единственный случай был, мне лет 6-7, я пролетела мимо горки, ударилась о перила и моя нижняя губа насела на зубы. Вся шуба в крови — я пришла домой в красном фартуке. Орала басом на весь дом. Родители были, по счастью, дома. Надо заметить, что как только со мной что-то происходило, папа говорил: «Кирочка, твоя дочь…» Тут папа сказал: «Кирочка, тут твоя дочь пришла… шубу мы потеряли… раз уж ты дома, помой ее и почитай «Республику ШКИД». Я на ученый совет».
Шуба и правда была испорчена, а мне промыли рану, заклеили губу пластырем, положили на высокие подушки, чтобы кровь остановилась, а мама читала «Республику ШКИД». Через минуту я хохотала как подорванная — очень смешная книжка.
И знаете, наверное, поэтому мне сейчас вся эта паранойя с ЗОЖем кажется такой странной, чем-то из области психиатрии. Потому что по сути ничего нового ведь не происходит. Еще Авиценна говорил: «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу». Но почему-то так не живем! И сегодня нутрициологи говорят: «Ну не нажирайтесь вы на ночь в конце концов, ешьте последний раз в 7 вечера или в крайнем случае за три часа перед сном — и будет вам счастье». Это ведь то же самое. Но то, с какой рьяностью вдруг люди взялись за свою тушку, это совершенно поразительно.
Продолжаем про неожиданности и всякие нарушения правил. Вы не стали врачом (в книге вы подробно рассказываете, как именно), поступили на филфак МГУ, учились, защитили диплом, кандидатскую, преподавали. Был выбор между продолжением академической карьеры и уходом в другие области?
Моя академическая карьера была выстроена закономерно по рельсам семьи. Если ты поступила в университет, матушка, ты должна заниматься наукой. Иначе зачем ты туда пришла? Университет моего времени и филфак в особенности был недурен по лекторам и по кадрам: Тахо-Годи, Лихачев, Рождественский. Как бы ни относиться к Ахмановой, но и она была фигурой. Да монстр — но какой монстр!
Аспирантура, защита диссертации: у родителей-то уже докторские, а я еще мусолю кандидатскую! Без мамы я бы ее никогда в жизни не написала. Она заперла меня в кабинете и выпускала только на обед и ужин. И уже в аспирантуре мне дали возможность преподавать. От этого я получала огромное удовольствие.
И еще одна вещь. Наш филфак умел рождать разносторонних людей. Образовательная планка помогала с этого трамплина отлично идти дальше. Ну и академические достижения тогда не профанировались, как это, увы, случилось позже. Вот, к примеру, Ирочка Михайловская — моя бывшая студентка на филфаке, мой редактор в Vogue, потом редактор Forbes Woman, потом работала в журнале Elle, потом — театральная карьера. И их, таких филфаковцев, много. Наш филфак дал нам те высоты, которые позволили нам ориентироваться в стремительно меняющемся мире.
Как быть со своим темпераментом, с адреналиновым драйвом, когда нужно остановиться? Или когда тебя сбивают в полете? Я сейчас про историю вашего ухода из Vogue в первую очередь.
Все эти съемки, сдачи, драйв и азарт — это своего рода наркомания. Что делает наркоман, когда хочет завязать или хотя бы выжить? Ложится на детокс. Почему это важно? Потому что наша адреналиновая медийная жизнь, когда везде дедлайны, а из материала надо сделать бомбу, а здесь вышло в сто раз лучше, чем ожидали, и надо где-то найти два лишних разворота в журнале — это все зона очень высокого напряжения.
А есть такая полезная вещь, которая называется психогигиена жизни. Зашкалило? Остановись. Отдохни. Врезали под дых — отдышись. Не несись дальше на прежних скоростях. Перепридумай свой следующий сценарий. Совсем не справляешься? Иди к профессионалу.
Я после Vogue сделала ошибку — не дала себе возможности отдохнуть и приняла предложение запустить Interview. В результате мой отпуск составил 9 дней. Чуть-чуть об этом жалею. Более длинный осмысленный отдых мне бы не помешал, сэкономила бы больше физического здоровья. Но признаюсь, это не помешало тому, что проект Interview прожил 5 лет — сакральная цифра в то время, когда закрывались все. Это был хороший ход.
Но ведь есть миллион других возможностей, в которых мы, крутые филфаковцы, знаем, где себя реализовать: написание книг, телевизионные интервью, открытие pop-up store, феноменально увлекательная работа консультантом. И уж совсем серьезно иметь роскошь принять предложение одного из выдающихся директоров музеев сегодняшнего дня Зельфиры Трегуловой стать креативным консультантом генерального директора Третьяковской галереи и участвовать в огромной творческой работе по превращению знаменитой музейной площадки в модное место. Ну да — очередной адреналин!